город ждет
[indent] первую любовь
// 33 // эван риверс [evan rivers] // адвокат по уголовным делам

// nathan mitchell //
Эван в школе был «золотым мальчиком»: спортсмен, красавчик, участник школьной команды по футболу. Он притягивал внимание, но был не просто «туповатым силачом», как многие думали. За дерзким взглядом и взбалмошным характером скрывался обострённый инстинкт справедливости и... вечная тяга к драме. Он дразнил учителей, спорил с тренерами, швырял мяч в окна и прыгал с крыши школьного гаража «на слабо». Взбалмошный, остроумный, с живыми глазами. Он казался тем, кто вечно живёт в моменте. Но больше всего он оживал рядом с Ланой Харрис. Они были парой, о которой говорили: «или убьют друг друга, или женятся». Она — холодная, рациональная, сдержанная. Он — эмоция, хаос, инстинкт. Их поцелуи случались после споров. Их смех — после ссор.
Они держались за руки как за гранаты с выдернутой чекой. Не отпускали, но оба знали, что рано или поздно рванёт. Озеро всё изменило. Петля, смерти, страх, что всё повторится. А потом — потеря памяти. Они разошлись тихо, почти буднично, когда поступили в разные колледжи. Она в Нью-Йорк учиться на психиатра. Он в Бостон, на право. Они не переписывались. Только однажды на Рождество. Он не ответил. И всё.

Сейчас Эван успешный адвокат, известный в штате. Он женат на коллегe по юридической фирме Линде, разумной и уравновешенной женщине. Брак без детей, без драмы, с договорённостями. Они уважают друг друга, но настоящего огня между ними никогда не было. Именно поэтому, когда он снова встретит Лану, он поймёт, что не разлюбил её. Он просто отложил её внутри себя «на потом». Он не стал спокойнее — стал жестче. Научился скрывать эмоции. Теперь не кричит — молчит опасно. Он не устраивает сцен, но если злится — просто уходит.  Рано или поздно он вспомнит. Он вспомнит, как умирал ради неё. Она вспомнит, как снова и снова звала его по имени.

Эван знает, как довести свидетеля до срыва за три вопроса. Он играет, не торопясь, добиваясь падения чужой защиты. Пишет левой рукой. Почерк скверный, но в колледже подделал расписку профессора и его не поймали. Пьёт только холодный кофе, даже зимой. У него от горячего будто начинается тревога. Смотрит в зеркало в машине перед судом и говорит «Не тупи». Всегда. Играет в баскетбол по ночам. Мяч глухо бьётся об паркет. Один. Всегда один.

дополнительно: графика будет, посты будут, все будет просто приходи! внешность можно поменять я не принципиальная в этом плане.

город ждет
[indent] отряд самоубийц

[indent] Майк Коллинз
// 24 //   историк

// dylan minnette //
Историк-стажёр, студент факультета истории. Майк давно интересовался тёмными страницами истории Массачусетса и местными легендами, особенно колониальными оккультными практиками. Он был рекомендован профессором как человек, способный найти в архивах то, что могло бы добавить глубины проекту. Майк иногда конфликтует со Стивеном из-за склонности к сенсационным теориям, которые профессор старается избегать.

[indent] Лея Кармайкл
// 22 //  звукорежиссёр

// josephine langford //
Студентка факультета медиа и коммуникаций, и одна из лучших учеников профессора. Она заинтересовалась проектом, потому что хотела понять, как работает настоящая съёмочная группа.

[indent] Джейсон «Джей» Хантер
// 23 //  светооператор

// aron piper //
Студент технического факультета, специалист по осветительной технике и видеотехнике. Джей всегда предпочитал технологии и логику любым мистическим объяснениям. Он присоединился к команде по настоянию профессора, который хотел сбалансировать творческую и техническую стороны проекта.

[indent] Доктор Эмили Хартман
// 35 // преподаватель

// brie larson //
Этнолог. Профессор пригласил Эмили на проект по рекомендации ректора университета, чтобы придать работе научный вес и глубину исследования культурного наследия.

город ждет
[indent] незаменимую помощницу и подругу
// ≈ 24-28 // stella // executive assistant

// danielle campbell or your choice //
алора ллевелин давно искала кого-то. не ассистента в классическом смысле, не человека с готовыми ответами и фальшивой вежливостью. не того, кто бы спрашивал: «чем могу помочь?» — а того, кто сам бы понимал, когда лучше ничего не говорить. она не нуждалась в «правой руке», потому что не доверяла никому свои опоры. ей был нужен кто-то, кто не станет претендовать на близость, но выдержит её — полностью, без украшений, без иллюзий. кто примет её холод, её паузы, её резкость, как часть архитектуры. кто не испугается, что за этой резкостью нет входа. потому что вход был — но не для всех.

в последние месяцы она просматривала резюме с утомлением хирурга, которому снова и снова приносят пустые снимки. они лежали в углу стола, растущей стопкой, как письма из прошлого, которые никто не собирался открывать. она просматривала их в редкие часы, когда не болела голова и не ломило в спине. аккуратно брала один лист за другим, скользила взглядом по строкам, опускалась к фотографиям. и каждый раз испытывала всё то же — странное сочетание усталости и раздражения. слишком много слов. слишком мало смысла. стерильные биографии, одинаковые формулировки, вылизанные карьеры. все эти люди будто кричали: «возьми меня», и именно этот крик делал их невыносимыми. её особенно злили фотографии. лица на них были, как витрины: улыбки, отрепетированные позы, нейтральный свет. казалось, что все эти мужчины и женщины старались произвести впечатление, сами не зная, какое. то слишком уверенные, то слишком скромные. они будто не смотрели — а просто подавали заявку. и в этом было что-то бесконечно далёкое от того, что алора могла вынести рядом с собой.

она перестала ждать, что найдёт кого-то. просто перелистывала, с машинальной точностью, как каталог — не людей, а ошибок. никто не подходил. никто не знал, как не трогать хрупкое равновесие, которое она выстраивала годами: на боли, на самодисциплине, на изоляции. равновесие не просило участия. оно требовало уважения. и вот однажды — вечер, тихий, безличный, ничем не особенный — всё изменилось неуловимо. между глотками остывшего чая и пульсирующим шумом в висках один из листов вдруг выскользнул из середины стопки. не упал резко — скользнул, как будто сам знал момент. лёг у её ног, чуть согнувшись по диагонали. алора посмотрела на него не сразу — сначала продолжила листать, но потом, как-то изнутри, почувствовала. бумага отличалась — плотная, тепловатая, с лёгкой текстурой. никаких украшений. никаких приклеенных фото. всего несколько строчек, как порез на гладкой поверхности. резюме не просило — оно сообщало. строгий тон, неформальный почерк. ничего лишнего. и ни грамма старания понравиться.

алора перечитала дважды. потом отложила в сторону. потом снова взяла. имя — стелла. звучало просто, как камень, сдержанно, как граница. и в этом имени было что-то, что не хотело привлекать внимание. оно просто стояло. и не двигалось. и впервые за долгое время она не почувствовала отвращения. она почувствовала интерес. встречу назначила в кафе, где её никто не знал. нужно было пространство без камер, без лишних взглядов, без лишних слов. место, где стол у окна не обязан быть бронирован, а кофе пахнет терпко и честно. время — полтора часа до захода солнца. свет в этот момент ложился на стекло мягко, но уже с усталостью. она выбрала это место, потому что там всё дышало паузой. и пауза была ей нужнее, чем действие.

стелла пришла ровно в срок. не ранняя, не запыхавшаяся, не обставленная оправданием. её шаг был ровным, одежда — сдержанной. ни украшений, ни мелочей, выдающих стремление понравиться. тёмные ботинки, приглушённый цвет пальто, волосы убраны без претензии. пальцы — длинные, точные, будто умели играть и разбирать. взгляд — прямой, но не колющий. в её глазах не было желания выждать паузу, чтобы впечатлить. не было попытки угадать, кем нужно быть. она смотрела так, как смотрят те, кто не боится быть неподходящим. алора оценила это мгновенно. она чувствовала — перед ней не исполнитель. не актриса. не зеркало. перед ней — структура. не идеальная, но устойчивая. и, пожалуй, именно это оказалось важнее всего. стелла не тянулась быть ближе, не отстранялась. она просто была. и этого оказалось достаточно.

говорили мало. это была не беседа, а почти что согласие — не озвученное, но обоюдное. между фразами происходило главное: воздух между ними стал плотнее. будто наполнился смыслом, который не нуждался в формулировке. их ритмы совпали не в словах, а в дыхании. алора почти не улыбалась. стелла не искала одобрения. всё было тихо, сдержанно и — странным образом — окончательно. как будто обе знали, что выбор уже сделан. испытательный срок был больше формальностью, чем реальной проверкой. ритуал — не для стеллы, а для самой ллевелин. ей нужно было убедиться, что интуиция не подвела. и та не подвела. стелла не спешила доказывать что-либо. не лезла. не задавала ненужных вопросов. наблюдала. слушала не слова — движения, паузы, выборы. и делала всё именно тогда, когда это становилось необходимым, а не удобным.

алора всё отчётливее ощущала, как стелла не просто справляется, а буквально встраивается в её жизнь. не навязчиво, не с намерением перестроить — а тонко, на уровне внутреннего устройства. не меняет, а дополняет. не корректирует — направляет. это было почти неуловимо: в том, как на кухне перестал теряться нужный нож, как на полке внезапно оказалась нужная книга, как звонки стали поступать только тогда, когда алора готова была их принять. даже в молчании стеллы ощущалась структура — не пустота, а точное построение, позволяющее дышать. будто кто-то незаметно расставил всё на свои места, даже внутри самой алоры. с её приходом в доме не стало шумнее, но всё стало яснее. не тише — глубже. не проще — устойчивее. она не просто наводила порядок снаружи. она создавала порядок внутри. но самое удивительное случилось с эмилией. пятилетняя девочка, вокруг которой вращались уцелевшие обломки алориной души, сразу почувствовала в стелле не просто надёжность, а безопасность. не просто няню — человека, который будет рядом, даже когда мама уходит в тень. стелла не боялась её слёз. не делала вид, что всё хорошо. не сюсюкала и не торопила. просто была. и доверие постепенно распространялось дальше — через маленькие шаги, через дыхание, через совместную тишину. дом начал напоминать не крепость, а пристань.

а потом — диагноз. он не пришёл внезапно, но всё равно ударил резко. не громом — сухим сообщением на экране, в голосе врача, в медицинской точности формулировок. слово, в котором не было ни приговора, ни спасения. только факт. без приправ. без объяснений. просто правда — твёрдая, как наждак. и когда она осела, алора не плакала. не звонила. не говорила. она просто собрала чемодан. всё выглядело почти спокойно — как будто она отправляется в короткую поездку, на пару дней, к морю или на деловую встречу. ни суеты. ни лишнего движения. ллевелин встала у окна. за стеклом был нью-йорк — привычный, равнодушный. внутри неё — тишина, которую нельзя было назвать ни спокойствием, ни пустотой. в её взгляде не было отчаяния. не было и испуга. только что-то целенаправленное, тихо, сдержанно идущие вглубь. это был путь. внутрь себя — и, возможно, наружу. и никто, кроме стеллы, не почувствовал, как в этом спокойствии начала рушиться система.

тонтон. город, где осталась её рана. кит. всё то, что не было произнесено. всё, что жило в недосказанности, и оттого пульсировало сильнее. туда она ехала не за прощением — прощение не интересовало её уже много лет. туда она ехала за правдой. чтобы, наконец, сказать. и показать. эмилию. себя. то, что годами скрывала не только от других, но и от себя самой. туда, где всё должно было либо закончиться, либо начаться по‑настоящему. алора собиралась ехать одна — только с дочерью, без сопровождения, без защиты. потому что это был не визит, а возвращение... внутрь прошлого, которое она когда‑то заперла на внутренний засов. но стелла — как всегда — оказалась там, где нужно, ещё до того, как её позвали. она стояла в дверном проёме, молча, долго, без осуждения. и без поддержки. просто была. и именно в этой сдержанности — в её упрямом молчаливом несогласии — было больше любви, чем в сотне заботливых слов. потому что иногда настоящая забота — это не когда тебя ведут, а когда останавливают. не потому что ты не справишься. а потому что ты не должна быть одна.

ллевелин собиралась ехать без неё. но утром, в день отъезда, когда она уже проверяла ремень на детском кресле, стелла вышла из дома и встала прямо у ворот. не с упрёком. не с сочувствием. с ясностью. на ней было старое пальто, немного смятое, но в нём было столько тишины, силы и решимости, сколько обычно бывает только в обещаниях. в руках — лёгкий рюкзак. на шее — шарф, завязанный тем самым узлом, какой всегда нравился эмилии. и — ни одного слова. никаких условий. только присутствие. они посмотрели друг на друга. не как начальница и помощница. как те, кто разделяют тишину и идут рядом — даже в ту сторону, где может быть больно. они сели в машину. втроём. и когда трасса уже протянулась в зеркале заднего вида, стелла, не оборачиваясь, сказала:

— я поехала не потому что должна, — алора чуть улыбнулась, глядя вперёд.
— я знаю, — и после паузы, почти шёпотом. — потому что ты — моя подруга.
стелла кивнула. не в знак согласия — в знак признания. всё остальное — было уже неважно.

дополнительно: если ты это читаешь — значит, мы уже на шаг ближе к чему‑то прекрасному. сразу скажу: внешность для меня не имеет принципиального значения. образ можно обсудить, подобрать, перестроить — важно, чтобы тебе самой было в нём уютно и ты чувствовала её своей. наша история — абсолютно точно не любовная линия, но она про любовь. про ту, что вырастает не из поцелуев, а из поддержки, выдержки, долгой совместной дороги. от начальницы и помощницы — к подругам, к тем, кто молча подаёт пальто и не спрашивает, почему ты плакала ночью. всё происходило не сразу. без прыжков и сцен. но правда в том, что без стеллы алора бы не справилась. и, возможно, стелла тоже не справилась бы — где‑то раньше, до встречи. может, в её жизни тоже что‑то пошло наперекосяк. может, она пришла к алоре не только работать, а выдохнуть. найти точку опоры. а нашла — больше. обе они жили в нью‑йорке, пока алора не узнала о своём диагнозе. и пока не поняла, что должна что‑то сделать, прежде чем станет слишком поздно. она испугалась, конечно. и поехала в тонтон — показать киту дочь, поговорить, отпустить что‑то внутри. и стелла поехала с ней. не потому что нужно — потому что иначе не могла. от тебя не жду ежедневных постов и бесконечных сообщений. правда. всё в пределах комфорта, темпа, который устроит нас обеих. одну без игры точно не оставлю. обещаю. ещё могу закружить в семейство дамеров, к которым алора и стелла, собственно, приедут. в общем, я жду. очень. люблю заранее. и, надеюсь, мы найдём друг друга.

город ждет
[indent] врачей-хирургов // медсестер и медбратьев morton hospital

[indent] папа-медведь
// 50-55 // глава больницы, со-шеф общей хирургии

// colin farrell //
недавно занял место главы больницы. выборы проводились внутренним анонимным голосованием всех сотрудников мортона. его последние выпускники в лице меня и её, и ещё пары оболдуев стали последними интернами, которых он обучил. занял новое место в самое неспокойное для госпиталя время, где-то до сих пор трещат по швам последствия раскола. он же пытается сшить всё, чтобы больницу, служившую не первую сотню лет, сохранить в лучшем виде, соединив историю, традиции и технологии будущего под протекающей крышей.

[indent] дьявол
// 50-55 // юрист больницы

// charlize theron //
говорят, что у неё и нового главы больницы есть общие секреты, многолетнее знакомство. они и сами не скрывают, что познакомились в университете. она — истинное воплощение дьявола на земле. беспардонная, с никотиновым шлейфом и всегда гордо поднятой головой. две трети дел умудряется урегулировать до судебного зала, а остальную треть ловко выигрывает. у неё военное прошлое (если что с удовольствием стану племянницей), стальная выправка и железный кулак, обернутый в бархатную перчатку.

[indent] женщина из стали
// 50 // глава травматологии

// uma thurman //
она та, кто хотела в спорт, но рано получила пощечину от судьбы. в прошлом олимпийская чемпионка, в настоящем обладательница протеза (выбери часть тела сама, но не руки) и один из сильнейших травматологов. к ней приезжают на частные консультации хоккеисты из boston bruins, а некоторые заявляются из других штатов. сколько раз её пытались переманить, предлагали высокие чеки, но что-то крепко-накрепко привязало к тонтону. она твоя любимая ученица, а я для тебя непо-бейби, хоть ты прекрасно знаешь, что становление хирургом для меня было тернистым путем, который я прошла без помощи родителей. ты иногда цапаешься с дьяволицей насчет меня, но она находит на тебя управу. ты долгое время журила меня за переход из педиатрии к тебе (скажи спасибо своей любимой ученице), но недавно лёд начал таять, на завтрак теперь у меня просто кофе, а не американо с пачкой замечаний на панамку.

[indent] тинки-винки
// 50 // глава педиатрии

// cillian murphy //
он — человек-парадокс. насколько он пугает взрослых людей, настолько его обожают дети. сразу же меняется в лице, в поведении, в рефлексах и повадках, когда заходит в палату к пациенту. он тот, по кому не скажешь, что перед тем, как пожелать ребенку доброй ночи, поправит плед и проверит есть ли на столике вода и заначка в виде шоколадного батончика. он тот, кто в тяжелых случаях остается у постели больного; тот, кто в первые два года интернатуры переболел всеми инфекционными заболеваниями, которые тащат дети. и я была твоей любимицей. когда-то. сегодня мы при встрече роняем взгляд в пол и бормочем неразборчивое «дброе утр», потому что если вновь посмотрим друг другу в глаза, то увидим как на наших руках умирал пятнадцатилетний майлз бенсон. мальчик, который любил шутки про смерть, пережил серьезную операцию, но выжить в последствии не смог.

[indent] пеннивайз
// 60-65 // глава патологоанатомического отделения

// william defoe //
старое поколение врачей называет его кощеем. он проводник между жизнью и смертью. благодаря его лаборатории больница получает самые точные результаты анализов и назначает лучшее лечение. он друг и ученик предпредыдущего главы больницы каллума мортона (он же мой ныне покойный дедушка). поколение врачей-миллениалов прозвали его пеннивайзом за тот жуткий вайб, который он несет своей улыбкой-оскалом, за его жесткие пранки над интернами и не самыми любимыми врачами. современное поколение врачей называет его баба яга (это всё влияние джона уика). сам себе на уме, но я его никогда не боялась, потому что он был вхож в дом деда и рассказывал мне страшилки у костра. в какой-то степени благодаря ему я заработала некоторые очки плюсов в карму от коллег, так как всегда спокойно направляюсь в его подземелье, чтобы узнать результаты исследований. возможно, единственный, кто знает, что тёмная лошадка внебрачная дочь его друга-наставника.

[indent] тёмная лошадка
// 40-45 // глава интернатуры, со-шеф общей хирургии

// sarah snook //
она самая молодая глава отделения в госпитале мортон. из тех, кто тише едешь, дальше будешь. никогда не опаздывает. вечно появляется из ниоткуда. знает буквально всё и обо всех. иногда кажется, что стены госпиталя сами шепчут ей чужие секреты. она работает молниеносно и бьет точно в цель. вместе с ней новые интерны буквально получают обучение в полях. она не жалуется, только излагает обратную сторону монеты фактами, цифрами. к ней нельзя прийти и сказать, что кто-то плохо работает. слово имеет вес, но только то, которое подтверждено статистикой. всё остальное — субъективщина, на которую она времени не тратит. зато тратит каждый четверг по 7 баксов на американо с корицей. кажется, ей помогло. п.с. в качестве доп.драмы предлагаю быть внебрачной дочерью кого-то из мортонов (например, моего деда), что вскоре всплывет и начнется рамс, потому что все были убеждены, что кроме меня и дьяволицы родственников нет.

город ждет
[indent] МАТЬ МОЕЙ ДОЧЕРИ
// 30+ // Адель // актриса неизвестных пьес

// camila morrone //
у нас с тобой есть дочь. поздравляю, ты влипла. тебе говорили о том, что это перечеркнёт твою жизнь, ты поставишь крест на карьере, да и от кого рожать, от него? беги, дорогая, беги. но ты почему-то не убежала. ты решила её оставить, и — признаемся друг другу честно — она лучшее, что  с нами случалось. в этом безумном, недобром, потерянном мире она — наш свет. и ради неё стоит стать лучше.

мы никогда не будем семьёй с упаковки майонеза. только теми долбонавтами из рекламы чипсов. ещё и с ребёнком. и твоим новым парнем. и моим. что?

мы не должны были с тобой сойтись. даже встреча была маловероятна. но высокие шпильки и коварная брусчатка сделали своё — и вот уже твоя лодыжка в моих руках. ты была очень красива, а я очень одинок. твои родители орали: на тебя, на меня, на врачей. почему этот юнец прикасается к нашей дочери? где заведущий? где глав.врач? они у тебя... интересные. будь их воля, ты бы уже давно стала женой совладельца частного гольф.клуба и укатила куда-нибудь в закат. а ты... родила! вне брака! и от кого...

вообще я не так плох, как могу показаться. да, я много работаю и мало сплю. говорю то ли с призраками, то ли со своей больной головой. схожу с ума по парню из телека и увлекаюсь фигурным хождением по крышам. мы с тобой притягиваемся и отталкиваемся, делаем друг другу больно и первыми приходим, когда всё идёт не так. когда/если нашу дочь похитят (есть мысль на такой сюжет), я сделаю всё, но верну её домой. потому что мы с тобой много могли ошибаться, но в одном мы были чертовки хороши. в ней!

дополнительно: — «охана — значит семья, а семья — это когда никого не бросают и не забывают,» — это о нас. не пара, но семья;
— я вижу тебя немного старше. возможно, ты актриса? мечтала о чём-то большем, но забеременела и решила родить, из-за этого пока не готова была куда-то переехать. кстати, нашей дочери пять;
— могла связаться с плохой компанией («а ты точно продюсер?»), должна им денег, и именно они похитят нашу дочь;
— не нужно привязываться только ко мне, строй свою жизнь, ищи своих людей, люби нашу дочь и давай с ней видеться;
— вообще я представлял дочку светловолосым ангелом, но я вспомнил про камилу и понял, что с ней всё это могло стать возможным (но если что обсудим и подберём кого-то ещё);