братва — семь пташек, отобранных со всей европы для незаконной перепродажи и привезённых в копенгаген в тесном фургоне. до своего заказчика братва так и не доехала. водитель решил подремать на руле, а тачка улетела в кювет и напоролась на артефакт с интересным эффектом. или это было случайное заклинание неопытной ведьмы. или чей-то странный эксперимент. в ту ночь братва потеряла свой птичий облик, но обрела свободу. теперь они живут в лесу около копенгагена, строят своё гнездо, заботятся об индюке по имени шеф (их бывший водитель) и учатся быть людьми.

Всё, что возводит Шая — шедевр из говна и палок. Раньше его гигантские шалаши, увешанные ягодами и побрякушками из сливовой смолы, имели подозрительный успех у дамочек, а сегодня они восхищают братву. Положи эту чёртову ветку на место и даже не вздумай здесь что-то сломать. Шая ошибок не прощает. Он чудаковатый творец. Настоящий перфекционист и творческий зануда. У него всё на своих местах, всё имеет смысл и отсылает к чему-то глобальному. Золотые руки Шаи по локоть в глине, песке, сухих листьях и молотой ракушке, он берёт от природы всё и фанатично застраивает их лесное гетто. С полной уверенностью в том, что если подавит в себе этот порыв — упадёт замертво. Шая гениально подбирает цвета, готовит лучший пшённый суп и имитирует звуки с поразительной точностью. Как-то раз он закадрил девчонку, сочинив серенаду из скрежета ручной пилы и журчания ручья. А на утро она сбежала, свистнув у Коко олимпийку. И кто ещё после этого странный.

[indent]утопи ее.
[indent]ради меня, пожалуйста.

будь
хорошим
[indent]мальчиком.

карина знает, с самого первого дня, предпоследнего вздоха — в мире существует правило ( нерушимый порядок любого события ); в мире существует баланс: чтобы что-то получить, нужно что-то отдать.

[indent]она выходит на берег, она становится человеком, но она — занимает чье-то место, уготовленное не ей, но ею добытое и отвоеванное.

когда карина находит ее, эту девочку, она не крадет ее тело, голос или душу, она просто оставляет место в узоре пустым, чтобы после — свою историю вписать на правах полноправных, без мелкого шрифта в контрактах с морскими ведьмами.

[indent][indent]душа ну душу, равноправный обмен.

она оступается ( не буквально, конечно ), не дотягивается, медлит — он может спасти дитя, просто выдернуть из соленой воды, унести подальше от скал, бежать опрометью к людям, пока ещё содрогается конвульсивно тело, пока ещё нехотя будто трепещет крошечное сердечко.

[indent]и карина поет ему песню.

[indent][indent]о славе, богатстве и почестях.

песню о нем.

( иногда во снах ему мерещится, будто ледяные волны оставляют гноящиеся раны на голени — иногда во снах он чувствует, как легко маленькое заостренное личико удается вдавить ногой в те самые черные камни на дне ).

теперь, пятнадцать лет спустя, у него есть так много ( все, чего так хотелось ) — любимое дело, настоящий талант, деньги и хорошенькая квартира, поклонницы и поклонники, узнаваемый росчерк автографа; у него есть смутное воспоминание и странный заедающий мотив в голове.

[indent]какая-то песня.
[indent][indent]о чем она?

он пьет таблетки и говорит — я не сумасшедший, нет, не подумайте, просто тревожность, поймите, тяжелый нынче год для творца!

он вынужден жить каждый день с нарастающим чувством тревоги, будто он что-то забыл, будто что-то вот-вот обрушится, будто он наблюдает за черными тучами, завихряющимися у самого горизонта — разразится самая страшная в его жизни гроза ( и снова прольется невинная кровь ). это немного о первородном страхе, о беспочвенной нервозности, о сорванном ритме дергающейся ступни — что-то случится, случилось, кому-то плохо и нужна помощь, ему нужна помощь, все вместе и сразу, но эта песня, кто ее пел и какими были слова; вспоминай — но не о забытых ключах и незапертых почтовых дверцах, не о счетах, не о пропущенном телефонном звонке.

вспоминай цену, детоубийца.

( вздутое от воды лицо, белая кожа с фиолетовыми всполохами вен, тонкие ломкие белесые волосы — мечутся мертвыми змеями ).

[indent]просто сон — нужно слушать меньше подкастов о серийных маньяках, честно.

они встречаются на камерном мероприятии, и карина искренне смеется шуткам — карина выбалтывает беззаботные фразочки, размахивает руками и ловко ведет маленькие, ни к чему не обязывающие, разговоры, а он говорит ей вдруг —

[indent][indent]знаешь,
[indent][indent][indent]кажется, будто я тебя знаю.

( это было первое правило —
он не должен вспомнить ).

странно, на фото из тиндера он выглядел моложе.
когда его тяжёлые руки смяли её сопротивляющееся тело, горгона окаменела. в этом не было любви и согласия. она просила отпустить, но он решил, что имеет право. ей же так нравились его комплименты и тот бокал полусладкого, что ему пришлось оплатить.
горгону спалил стыд и воскресила ярость. она провела в оцепенении три зимних месяца, а по весне купила ружьё и начала искать его черты в случайных прохожих. горгона не знает, поступает ли правильно, но в одном она уверена точно: он им теперь кое-что должен. ей и своему будущему сыну.
сильнее пули горгоны была только свирепость её сестёр.

сердце оголить, травы окропить
волю проявить да мечом разить

на крепкой дубовой ветви кукушка сворачивает ястребиную голову. похмелье изморосью режет виски, по покошенной ограде вьётся мордовник. бледными пальцами софья алексеевна перебирает остриё отчётных бумаг. настасья сжимает кулаком воздух — дома остаются узелковые чётки, с тех времён, когда бабушка таскает её по церквям каждое воскресенье. батюшка, смилуйтесь над грешными нашими душами, выбейте из неё эту дурь. чешутся кулаки. проезжают по малой лубянке — софья алексеевна приспускает очки-мухи, на повороте крестится у иноземных церквей.

в ночной черёмуховой тиши они с васькой на двоих раскуривают последнюю пачку, он мнёт глаза, говорит: ёбанные фанатики, развелось этих последнего дня. у меня с бригадой на глазах сдохла, представляешь? кровь, видите ли, не станут переливать. настя тушит бычок о стену (объект федерального наследия, послезавтра под снос), кривится ухмылкой. завтра тащиться на ковёр к прокурору, судебное решение на обыск не выдают, в папках дела — шесть перерезанных когтями дикого зверя подростков, стандартный для них понедельник.

гордость отдела (сука, никак не набесится, ей бы мужика поскорей), затянутый до хруста скальпеля хвост (лучшая на потоке академии фсб), чёрное горло колючей водолазки, горчащий нескафе на кончике языка, неправильно сросшаяся лучевая, мёртвый телефон старшей сестры — настя бьёт по груше в вечернем зале, и белый шум захлёстывает волною. море снится ей по ночам, и в нём, у одиноких островов и торчащих кормой ледоколов, плавают в мутной воде разложившиеся тела тех, для кого она не нашла правосудия.

софья алексеевна смотрит поверх майорских погон поволокой вуали; нет мизинца на левой руке (настасья с таким уже сталкивалась; так было с сестрой). отец, губернатор в отставке, шепчет вася, проплатил, мол, никаких больше колоколов в замоскворечье. на реконструкции, видите ли, стоят. не мешалась бы, мразь, под ногами.

настасья смотрит софе прямо в лицо: как плетётся припечатанный злой волшбой язык, как рыбий карповый взгляд тает с туманом, как софья алексеевна, склоняясь, ей говорит: мы уходим в путь, из которого не вернёмся.

(и не ей решать, кого настасья заставит платить по счетам).

по рябиновым бусам стекает алая кровь, символ солнца чернилами жжёт ключицу, и оберег, сплетённый смехом зеленеющей земли и травой, окроплённой рассветом, полыхает пожаром, гонящим прочь смерть, ночь без прогляди, наговор колдуна.

настасья щёлкает зажигалкой, предлагает прикурить софье. каштан, железо листов, вздутый асфальт вторят ей: тебе с этим не совладать.

настя подмигивает.

— как знать. может, мне и рассмешить нашу царевну удастся.

х    х    х
говорят, что однажды осень открыла рот
с языка её слово первое было «смерть»
снятся сумрачный двор, и враг у родных ворот
и оставленный дом, к которому не успеть

[indent]

он подходит к краю земли, упирается подошвой ботинка ей в грудь, давит – и распластанная твердь отвечает ему слабым толчком, пинается, ластится к хозяину давно позабытым теплом. мать-земля вьется под жженой травой бродячим песком, подземными водами, лавой, баюкает мертвость между сплетений корней. ни поцелуя, ни следа, ни шрама он не оставит на ней ; беспокойная, необласканная, покинутая, она хрипит и стонет, как та волоокая тьма, глядящая на него сквозь провалы порушенных врат – там, где когда-то сквозь безвременье для него пролегала тропа.

солнце червленым златом своих приглушенных очей марает остроугольные камни, воздух полнится пылью и гарью, и в могиле памяти он находит зарытые зубы медведей и останки людей, которым не пророчил ни счастье, ни свет. вечные древа поскрипывают на осеннем ветру, как челюсти мертвеца, озёрная гладь на него глядит в один глаз, и вдоль скалистых порогов текут бурные рыбные реки, в которых тьма скрывает кровавый закат. он ищет в отражениях неба и рек позабытое эхо себя // и - не находит, протоптав тысячи троп до молотильни судьбы, обойдя десятки чужбин, приведя к чьим-то порогам сотни исковерканных бед, напраслину, пагубу и незваную смертную марь.

[indent]

поезд следует до границы дурного сна
где покинутый бог блуждает в моей степи
где зараза ползёт меж травами, так темна
х    х    х
я вернулся сюда на поезде, что уже никогда, никогда, никогда
не пойдёт назад

[indent]

тяжкая ноша во много раз тяжелее горсти свинца, тянет в кармане, опускается в дуло ружья ; злая доля смотрит в прицел и перечисляет грешки - он сбрасывает старые кости на перекрестке миров, принимая чужие дары как свои ; ему не потерять того, чего нет, не сойти с колеи.

беспокойник, шатун, макар ухмыляется, когда впервые выводит на задушевный разговор лихо, залезая всей пятернёй под ребро - ты всё бродишь, как леший, прячешься, точно как крот, ведь всё вокруг тебя чахнет и мрёт - ну и что? если не можешь сам с собой совладать, я могу тебя приручить. макар не страшится несчастий - всё, что должно было, уже сбылось ; всё, чего ни искупить, ни простить.

ожидая лишь преданности, ожидая, что дважды их смерть не найдёт, он даёт коле имя и цель, лжёт, не давай права уйти ::
предназначение ты себе выберешь сам, как и окончанье пути.