да пошло оно все к черту.

скрежет зубов. прилипшая к разгоряченной коже и промокшая до ниток одежда. хлюпанье в ботинках. подгибаю пальцы, чтобы немного согреться и не стучать зубами так громко. руками растираю предплечья, путаясь окоченевшими пальцами в почерневшей ткани синего форменного пиджака. теплый свет дразнит. помню, как устало оперившись на дверной косяк, настойчиво жала на звонок — долго и отчаянно, — а мыслями была далеко. настолько, что не пришла в себя, даже тогда, когда дверь открылась. брату пришлось толкнуть меня с силой в плечо. помню его белые пальцы на воротнике рубашки. помню голос, но — не слова. помню шипение электрического чайника и как трясло, пока куталась в плед. помню, как сбрасывала прямо на пол форму, от которой растекалась по паркету лужа. помню, как не попадала ногами в штанины домашних треников и тихо ругалась. помню, как упала на постель и как разом пропали силы. тепло квартиры разморило, а жар, поднимающийся из груди, не тревожил.

в пятнадцать меня забрали на следующий день на скорой с температурой под сорок. отцу пришлось из одной больницы мчатся в другую. когда проснулся ночью, никого не было; соседку с братишкой прогнали, они уехали домой. тетя пришла утром, с лимонами. отец пришел последним, только поздним вечером следующего дня. когда он появился на пороге, я крепко сжала зубы и ткань накрахмаленной простыни. злость затуманила рассудок. не выдержав, я накричала на него, попутно еще и подушку в него швырнула. почему? может, из-за того, что бросил маму, а, может, и потому что пришел так поздно. трудно понять, что чувствуешь: когда тебе пятнадцать, ты избалованный ребенок, а от тебя требуют быть взрослым.

я просто сорвалась. это трудно. возвращаться в пустую квартиру. покупать еду. готовить. стирать. гладить. делать с мелким домашку. чертовы квитанции заполнять. оплачивать счета. не паниковать, а вызывать мастера, если вдруг прорвало трубу.

не пару дней — полгода.
пап, полгода мы живем с братом в пустой квартире, как сироты. и твоих звонков по вечерам и дежурного «как дела? у вас все хорошо?» мало. да-да. мало! потому что, знаешь, пап, ни черта не хорошо!

тогда я прорыдала на отцовском плече всю ночь.

обо мне столько баек напридумывали в отделе, что сама себе иногда начинаю завидовать. представляешь? но... я обычный человек. и всегда им была. мало что помню из раннего детства, в голове лишь одни рассказы родни. тетя до сих пор смеется, когда вспоминает, как они с мамой пришли забирать меня из школы в первом классе. я одному наглому мальчишке тогда в глаз зарядила. поговаривают, я была драчливым ребенком: чуть что — без разбору, сразу кулаком в нос. брат родился, когда мне только-только стукнуло семь. где-то на подкорке я понимала, что в кульке, с которым все носятся, — недавно родившейся брат. первое время, конечно, ревновала. но потом и сама прониклась, прикипела. помню, как отводила его в класс. и как таскала за нос в коридоре у всех на виду, а он отбивался и дулся весь оставшийся вечер. а я — не люблю извиняться, ну не мое это! — носила ему шоколадное мороженное и тем бессовестно выкупала прощение. я была обычной. мы были обычной семьей.

в двенадцать я раздражался от любого «ну ты же уже взрослая, доен», от каждого пресловутого « ты должна». то же мне. нашла проблему. а ведь даже за сигареты взялась. в первый раз подумала, что дрянь это редкостная. все внутри опалило, и я закашлялась, пока кто-то из ребят на три-четыре года старше не похлопал по спине. и это не помогло. скорее, наоборот. но разве я могла перечить и возмущаться? ведь тусить со старшеклассниками почетно и классно. глупо и упрямо вдыхала еще и еще, надеясь, что... вот-вот и я обязательно втянусь. страх перед «жизнью зрелого человека» привел к тому, что я попыталась затеряться среди кумиров, в чьих фигурах видела отголоски взрослости. они матерились, гнали на байках, пили, курили, гоняли всех подряд... что может быть круче? да, я была полной идиоткой. пока однажды мама не учуяла запах и вспылила, а потом вдруг резко осела на пол, сжимая до побелевших костяшек домашний сарафан в районе груди. её забрали на скорой через полчаса.

а дальше — ты уже в курсе. отец то на работе, то в палате у мамы. я лишь иногда слышала сквозь дрему, как щелкал замок и открывалась входная дверь. утром его уже не было. вместо общения — только корявым почерком «тетя зайдет вечером» или «деньги возьмите в первом ящике комода». мы как будто разом лишились обоих родителей, хотя они и были живы. жестоко и дико звучит, да? самой стремно. еще и валилась все из рук. я же никогда домашними делами не занималась. ни черта не получалось — это било по самолюбию. в квартире без папы и мамы слишком одиноко, до боли в груди. ну а дальше крики на улице под дождем. скорая. разговор с отцом. мне полегчало. я взяла себя в руки. было ужасно стыдно смотреть ему в глаза. и до сих пор стыдно, если честно. ему — передо мной, кажется, тоже.

а потом — издевательства. братишка часто зависал в телефоне. всюду ходил со смартфоном, сбивая то пальцы ног, то лоб обо все углы. но вдруг начал блокировать телефон. его голос дрожал: «да так, отвечу потом», «это неважно», «не хочу отвечать». закрылся совсем. подростковый возраст. подумала тогда я. но как-то домашние дела и подготовка к экзаменам сильно отвлекали. дальше пошли различные причины не идти в школу: «у меня температура тридцать восемь. горло болит. живот скрутило». тысячи отговорок. прогулы. один за одним. тайком залезла в телефон, а там — мерзости. столько чернухи, что даже я... опешила. почему? брат не ответил, не смогл — только расплакался. прям так, в двери, в одном сапоге. прижала к себе, гладила по волосам, чувствуя, как намокают мысы носков. прилипший грязный снег таял и расплывался лужей под его сапогом, а мы стояли и обнимались.

вмешалась. помогло? не смешите. издевательства — подростковая чума: тронешь — проглатывает тут же. он закрылся в комнате и наотрез отказался идти в школу. да кто бы решился... после таких фото, разлетевшихся по половине учеников. учителя отнекивались, им скандал не нужен, а старшую сестру можно и проигнорировать, это ведь не родители. что я могла? попробовала припугнуть мелких. перестаралась. в итоге брата пришлось переводить, а я... хорошо, что к тому времени уже заканчивала школу и осталось только экзамены сдать. в итоге мы переехали к тете, она тогда сильно разозлилась и все высказала нашему отцу. я искренне надеялась, что он не чувствует тоже, что и я — внутри разрасталась пустота. я была лишней. никто не прогонял меня из дома тети, но я просто понимала: мне здесь не рады. слишком сложная; у тети и своя семья есть. в сеульский университет меня взяли. чудо, да и только. но мозги у меня всегда неплохо работали. грамоты с олимпиад тому доказательство. и я сбежала в общагу.

со временем смогла устроиться в неплохую компанию. маму я не видела уже давно. у неё, как оказалось, проблемы не только с сердцем. на фоне развилось еще и психическое... отклонение. она просто устала. то весела, и все прекрасно. твердит, что справится. тогда отец звонит нам, и мы приезжали её навестить. болтаем до темноты, пока нас не выпихивают медсестры из палаты под её родной звонкий смех. то... накатывало отчаяние, отдающие в гланды безумием. тогда она шептала беспрестанно, что все кончено и пыталась сначала навредить себе, потом — все, наконец, закончить. брату мы ничего не рассказали. иногда я думаю, что мы с отцом слишком жестоки к маме. не должны ли мы?.. закон твердит — не должны. но на неё в моменты приступов смотреть страшно.

я живу отдельно, забрала к себе брата. он как раз готовится к экзаменом и учится дома. в школу, даже другую, он выйти отказался. мои пятилетние отношения недавно закончились роковым «с ней просто... проще». звучит, конечно, очень обстоятельно. пока на работе мое имя превращают в очередную байку, я дома валюсь с ног и думаю...

какого черта?..

[indent] по лицу стекает пот. ветер опаляет обманчивой прохладой лицо и шею. ткань формы неприятно липнет к разгоряченной коже. под ногами скрипит песок питчерской горки. нервы накалены, мышцы сводит от напряжения. в ярком солнечном свете и в подрагивающем у земли нагретом воздухе грузная фигура кэтчера расплывается, превращается в бесформенное броское пятно. все знаки обговорены еще в первую неделю совместных тренировок и выучены наизусть. субин прячет лицо за козырьком кепки и бейсбольной перчаткой. чужой пронзительный взгляд бесконечно нервирует. мяч выскальзывает из руки и через пару мучительно долгих секунд предсказуемо отскакивает от биты — у субина все просчитано: прямо в перчатку минги. и все же за мгновенье до сердце предательски сжимается.

[indent] пот застилает глаза, когда субин вместе с командой идет в сторону скамьи запасных, но отчетливо видит на знакомом лице ехидную усмешку. то ли слишком сосредоточен на этом человеке, то ли просто-напросто напекло голову и изнуренное давлением сознание рисует предсказуемое выражение по плохо угадываемому. и пока все внутри горит и бушует, субин с неохотой и с усилием воли разжимает пальцы кулака и с неловкой и кривой улыбкой хлопает распрямленной ладонью по подставленной руке одного из сонбэ. никто не видит гнева и досады — у субина все под контролем: для каждого найдется и поддерживающий хлопок по плечу, и здравая похвала, и слова утешения и приободрения. кто-то ответно трепет по волосам сразу же, как тот устало плюхается на жесткую скамью. а человек в костюме маскота команды подает бутылку воды и заботливо кладет на лоб смоченное в ледяной воде полотенце. сознание проясняется. и чужой прожигающий взгляд ощущается куда отчетливее. и пока скамья под невысокой крышей наполняется шквалом наставлений и мотивирующих слов, субин злобно и тихо цыкает языком.

[indent] слышит будто бы только один человек. он сидит рядом, на ряду позади. субин не видит выражение лица енджуна, только слышит, как он то ли фыркает, то ли хмыкает — и будто бы вживую видит его прямо перед собой. и да, это бесит субина куда сильнее, чем назойливое внимание сонбэ.

[indent] у них определенно странные отношения.

[indent] для енджуна субин изначально фактор исключительно раздражающий: занял его место, заручился поддержкой и вниманием ребят из команды, со средними способностями. как только аса выписали из больницы и разрешили посещать стадион и заниматься индивидуальными реабилитирующими тренировками, тот не упустил не единого шанса прокомментировать действия «замены» и посвятить то кислой милой, то торжествующим оскалом. такие «гении» с замашками одиноких волков хороши только в качестве персонажей книг или кумиров с экрана телевизора. столкнувшись с неприятием и хамством лицом к лицу, субин, сцепив зубы до ноющих мышц лица, упрямо играл роль мальчика-зайчика, глупого, но удобного, а потому легко располагающего. но енджун, наоборот, только сильнее скалился на бесконечные попытки поладить, подобраться поближе. его явно выводила из себя эта черта субина. может, он действительно просто мог заглянуть глубже и лучше других ощущал необъяснимое несоответствие. но факт остается фактом: енджун не рад субину. и это почти с первых минут заметили все, кто находился на стадионе, когда тренер решил их познакомить. и если многие предполагали и ждали, что пройдет время и страсти улягутся, то субин где-то на подсознательном уровне уже знал: ничего уже не будет простым. и был обезоруживающе прав.

[indent] трудно в том признаться и признать по истечении невыносимого растянувшегося месяца личного знакомства, но енджун для субина в прошлом (а если быть еще честнее, то и в настоящем) — кумир. как влюбленный и очарованный мальчишка, он собирал все новости о прогремевшем в бейсбольном мире новичке с удивительными и мощными подачами. он смотрел все доступные в сети матчи по несколько раз, фиксировал все в тетрадках, записывая сильные и слабые стороны всех в команде, в которой он играл. и если и был кто-то, кто знал енджуна, не как человека, а как игрока, лучше, чем субин, то их точно можно было пересчитать на пальцах одной руки. одержимость бейсболом как-то незаметно для него самого отчасти превратилась и в одержимость человеком, как идеей, как функцией. до личного знакомства енджун для субина — больше концепция, чем живой человек. и потому было так неприятно и больно столкнуться с енджуном настоящим. и ощущать на себе его пронзительный и будто бы то ли оценивающий, то ли упрекающий взгляд. субин знал, что енджун, вроде как, не слишком приятный в общении человек, предпочитающий прямоту и грубость подстраиванию под других и дружелюбию. но знать и видеть (ощущать, чувствовать) — не одно и то же. и это как-то не слишком располагало к выстраиванию нормальный приятельских и деловых отношений. енджун — скала, которую хрен сдвинешь. субин все бьется о него лбом (вновь и вновь), но они будто бы все еще зависли в точке отсчета. с одним лишь отличием: енджун теперь знает наверняка, что субин не(совсем) тот, за кого себя выдает. субин лицемер. субин лжец. субин ведомой, привыкший брать свое любыми доступными способами.

[indent] матч вышел интересный, но они его проиграли. проиграли на глазах у восстанавливающего и возвращающего форму аса. позорно и стыдно. субин, запихнув куда подальше детскую досаду, непонятную обиду и преувеличенную горечь куда подальше, извиняется перед сонбэ и предлагает отыграться в следующий раз. все храбрятся. дать бы возможность всем пережить поражение, не сбегая и принимая его с достоинством, но у субина нет сил и он, прекрасно осознавая собственное трусливое ребячество, даже так не показывает искренних эмоций. он боится. боится то ли показаться слабым, то ли быть слабым, то ли не быть принятым, то ли того, что все могут оказаться такими же хрупкими... и тогда трещина одного может привести к тому, что сломаются все. из них енджун, который всегда выбирает честность, — самый смелый.

[indent] и это тоже бесит.

[indent] когда субин оказывается в одиночестве, то сползает на скамейку, оседая на ватных ногах. его тянет то ли рыдать, то ли курить, но он вспоминает, что забыл пачку дома на тумбочке в коридоре. а стоящий над душой в молчании енджун добивает.

[indent] — слушай, если пришел поязвить, давай... побыстрее, — субин усмехается, его глаза и лоб скрыты влажным полотенцем. — быстрее начнем, быстрее закончим. я не в настроении. серьезно. кто знает, может, реально не сдержусь и мы, наконец, уже подеремся, — субин не может представить себе то, о чем так легко говорит. вот совсем. и пусть у них странные отношения, и желание врезать енджуну с каждой секундой стремительно растет, он все равно не ощущает себя способным ударить первым. вот же. неужели в нем еще что-то осталось от наивного фаната? какая ирония. какая глупость. — чего тебе надо, а? да, мы проиграли. да, будь ты на поле, все было бы иначе. но, черт подери, если так хочешь меня спихнуть со своего места, то хватит уже тратить время на меня. потрать его на свое здоровье.

[indent] и все еще субин не может не смотреть на енджуна, который тренируется. он подглядывает, вслушивается в его споры с тренером и врачом. и невольно подмечает, что тот слишком спешит. а это никого до добра не доводило. и пусть для енджуна последний выпад субина, наверняка, прозвучит жестко (бить по больному так неправильно), он в душе и сам ждет возвращения сонбэ на поле.

[indent] вот ведь идиот.